Убасутэ*, или Чужие

Ветер бился о стекло всю ночь. То с дерзкой силой, как вторгающийся вор, то робко, полушёпотом, как продрогший голодный бродяга. Всю ночь в окно стучали кормушка для птиц и оборванный кабель спутниковой антенны.

Эле не спалось. Почему-то вспомнился фильм о горе Нараяме**, на которую уносили уже бесполезные рты – стариков и старух старше семидесяти – умирать от голода, холода и жажды. Вернее, не сам фильм, а пережитый тогда ужас от этой дикой жестокости. «Чужие нам нравы. Чужие и бессердечные», – несколько дней кряду после просмотра пыталась утешить себя Эля.

Второй раз такое же чувство безысходности Эля пережила в студенческие годы. Их, потенциальных медсестёр гражданской обороны, повели на экскурсию в бомбоубежище, выстроенное на случай ядерной войны. Показывая места хранения воды и уголки для сидения, преподаватель сообщил, что первыми всегда спасаются дети и женщины детородного возраста; старики и инвалиды в убежище принимаются в последнюю очередь. Разум не противился: всё верно – спасать надо будущее. Но сердце вопило от недоумения: «Но как же, как же оно, это будущее, будет жить без мудрости поколений и милосердия!?».

Вскоре рухнула некогда единая страна. И Эля воочию увидела это «как». Старикам, построившим фабрики и заводы, школы, сады и целые города, по несколько месяцев не платили пенсию. В лучшем случае её выдавали крупой и макаронами. Их дети, работающие на этих предприятиях, получали вместо денег электросчётчики, бра, детские колготки, а кое-где и кирпичи с межкомнатными гипсопрокатными перегородками. Есть всё это было нельзя, и люди, которым ещё рожать и питать, оставляли своих детей на стариков, а немощных стариков на менее решительных соседей и тянулись в Киев, Москву, Мадрид за «зелёными».

Квартиры становились богаче, одежда круче, заначки в инвалюте. А на местную скорую уже могли позвонить не только из Киева или Харькова, но и из Мадрида или Барселоны и потребовать немедленно отправить бригаду к чьей-то маме, потому что ей плохо. На попытки объяснить, что эту маму здесь хорошо знают и ей плохо не от болезни, а от одиночества, звучал риторический вопрос: «Вы что прикажете мне бросить всё и прилететь? Вы представляете, сколько я здесь зарабатываю!?».

Утром седые сердобольные соседки брошенных стариков и старушек обивали пороги приёмных и редакций газет, яростно стуча тросточками: «Вы обязаны что-то сделать! Должны же быть геронтологические центры, хосписы». Должны. Но, увы! Откуда, если даже собственным детям родители не нужны? Нараяма?

Оставшиеся на местах тридцати- и сорокалетние тоже расслоились на касты. Одни принялись работать чисто на себя, напрочь игнорируя государство. Другие подрядились во всевозможные миссии и сообщества проповедовать свет вкупе с прелестями западной демократии – не за спасибо, минимум за гранты. Третьи забили на прежний опыт и стали маргиналами. Кому-то сильно улыбнулась удача, и он разбогател. На других эта госпожа презрительно зыркнула и топнула ногой – и они продолжали считать гроши до зарплаты. При этом учили, лечили и строили и за тех, кто уехал, платили взносы в расплодившиеся соцфонды и кормили своих и их стариков.

У всех подрастали дети – то самое будущее, которое надо было спасать первым в случае угрозы войны. Часть его пласталась в скаутских лагерях; другая поглядывала на чужой берег и считала монетки в родительском кошельке, взвешивая шансы; третьи честно зарабатывали гранты на учёбу «за бугром», будучи уверенными, что молодым больше надо. Четвёртые родной берег и узнавали с трудом, так как выросли на чужбине. Но были и те, кто писал стихи рідною мовою, болел за столичное «Динамо», носил футболку национальной сборной и мечтал жениться только в вышиванке.

Потом грянула АТО. На стол многих легли повестки. Кому-то были ближе обещанные семь тысяч гривень и два гектара земли. А кто-то решил, что собственная жизнь и жизнь других стоят намного дороже. И снова полетели перелётные птицы – косяками и стаями, а порой и по одному, но в более тёплые края. И теперь уже не телефон, а скайп не мог соединить рвущееся полотно жизни:

– Спасибо Господу, что взял деньгами, – неслось с одного конца земли.

– Это промысел Божий: на Донбассе было так много неверующих, теперь они покаются, – раздавалось с другого, словно среди стрелявших в людей были сплошь покаявшиеся.

– Стране конец, а здесь у меня перспективы, – поддакивали с третьего.

И только оставшиеся на месте – по обе линии соприкосновения – продолжали ходить на работу (если она была), учить детей и кормить стариков. Они не смотрели «Легенду о Нараяме»***. Или, как и Эля, подумали после просмотра: «Жестокие, чуждые нам, нравы».

Ветер немного утих. «Надо подсыпать птицам корма, прежний, наверное, разбросало», – подумала Эля и начала собираться на работу.

В соседней комнате заворочалась мать. Эля тихонечко подошла к дивану: «Спи, родная. Дай-ка подоткну одеяло – холодно. Может, к Пасхе потеплеет».

*Убасутэ (отказ от старухи) — обычай отправлять в лес или в горы престарелых родителей на голодную и/или холодную смерть с целью избавления от лишних ртов, якобы существовавший в древней Японии.

**Нараяма – гора смерти.

***«Легенда о Нараяме» – фильм, победивший в 1983 году на Каннском фестивале.